Арман удивился, получив приглашение от профессора Слизнорта. Он не слишком жаждал посещать такого рода мероприятия, но какая-то часть души юноши вспыхнула радостью: наконец-то будет хоть какое-то разнообразие в учебных днях. Он, не тяготеющий к квиддичу, к участию в дуэльном клубе, несколько раз перечитал приглашение, недоумевая: за какие такие заслуги? Потому что, и это знали все, Слизнорт был личностью... специфической, и кандидаты на приём подвергались строгому отбору: редко когда он приглашал кого-то просто из-за личной симпатии, выбор преподавателя падал на именитых, чего-то добившихся или подающих большие надежды студентов. Правда, иногда Гораций приглашал ученика, потому что хорошо знал его родителей или учил их раньше. Но это был не случай Армана. Готье пожал плечами - чего отказываться?, причесал густую гриву каштановых волос и отправился на приём: время начала приближалось, и ему было интересно: придёт ли ещё кто-то с Рэйвенкло? А если придёт, то кто?
Он шёл по коридорам Хогвартса, вдыхая прохладный вечерний воздух. Замок в это время казался необычайно пустынным, что было в последнее время тенденцией. Всё дышало страхом. Что и говорить, Хогвартс был уже не тем добрым, уютным домом, в который он поступал учиться. Арман не то чтобы боялся Пожирателей Смерти, однако предпочитал держаться от них подальше, не хотел связываться, лишний раз вступать в диалог. В такой тишине он слышал только собственные шаги, да и ступать предпочитал потише. Коридоры делали громче любой, даже самый тихий звук, и поэтому присутствие любого человека легко можно было обнаружить.
[Простите, мне не нужны проблемы.
Юношу воспитывали джентльменом, он решил прийти немного раньше, чтобы успеть привыкнуть к обстановке, может быть, сразу завести новые знакомства. Комната была залита тёплым светом, и всё было готово к приходу гостей. К слову, студентов пока было немного: Арман ненадолго задержался в дверях, осматриваясь. Он расправил плечи и с большим чувством собственного достоинства оглядел присутствующих. Он широко улыбнулся Горацию, который вел дежурную светскую беседу с несколькими студентами с других факультетов. Несколько девушек тихонько переговаривались неподалёку, иногда заливисто посмеивались - ему нравилось слушать женский смех, беззаботный, избавляющий от всех тревог. Взгляд Армана привлёк юноша, судя по всему, пришедший ненамного раньше него, высокий, красивый. Вот с кем нужно было познакомиться - Готье нутром чувствовал, что разговор получится, и - сам не отдавая себе отчета - он сделал всего несколько шагов, остановившись возле незнакомца.
- Добрый вечер, - посмотрел прямо в глаза и отметил про себя, какие они синие-синие. Завораживающе. Лучше долго в них не смотреть.
В голове у Армана проносились всякие дежурные фразы вроде "А Вы тут в первый раз или же бываете часто? Знаете, я пришёл впервые". Они казались глупыми, и, к счастью, только проносились в голове, не обретая вербальную форму. Единственное, что сейчас было уместно, это...
- Меня зовут Арман.

Отредактировано Arman Gautier (2018-08-03 14:24:28)

Беседа завязалась - светская, пустая, о которой даже и не вспомнишь на следующий день. А Арман истосковался по душевным диалогам, которые бы длились и длились, лились рекой, но разве могут они начаться вот так, в первые минуты? Разве могут они начаться на приёме у Слизнорта?
Он волновался, как это часто бывало при знакомстве с новым человеком, волновался, пока слышал это "Мы с вами, случайно, раньше не встречались?". После его сердце упало куда-то вниз, потому что Арман понял: встречались, и он видел этого человека так часто, практически каждый день: за общим столом преподавателей и ведущим курсы по зельеварению. Немыслимо было не узнать сразу, однако это случилось. "Какая нелепость, боже мой", - подумал парень. Оробел, конечно. Но пути назад не было. Он ощущал, как к лицу приливала краска, и очень надеялся, что это щёки остались такими же бледными, как обычно.
Да и вообще, сама ситуация складывалась нелепейшим образом: пойти бы Готье хотя бы к студентам, но вот так... Однако Арман был таким человеком.. Он не позволял себе слишком ударяться в сентиментальности, впадать в тревогу, панику. Даже болезненные периоды жизни, которые уже случались к семнадцати годам, он переживал поражающе стойко: отвлекался, старался не думать о ситуации, ударялся в учёбу или ещё куда похуже... А потом, когда боль неизменно ослабевала и в конце концов почти проходила, когда от гвоздя оставался маленький след, и к нему возвращался трезвый рассудок, Арман думал, что благодаря боли он стал более интересным, теперь куда больше мог он дать собеседнику, а не только брать-брать-брать.
Вопрос висел в воздухе, и на него следовало дать ответ. Думать надо было быстро, чтобы не возникло это томительное молчание.
- Простите, я не узнал Вас сразу, сэр, - юноша улыбнулся, улыбка получилась какой-то скованной, какая она ещё могла быть в этой ситуации? - Очень приятно. Честно сказать, я ни разу не был на таком приёме. ("Не приглашали" - промелькнуло в голове у Армана, и он тряхнул густыми волосами, как бы прогоняя незваную мысль). Я люблю пунш, но...
Тут и врать не пришлось: он любил этот алкогольный напиток с фруктовым послевкусием, но не сейчас. Не та ситуация. Парень бросил быстрый взгляд в ту сторону, где были напитки. Как же он желал выпить ароматного горячего пунша. Он знал, что и Лоуренс заметил вожделение и аппетит в его взгляде. Запнувшись на полуслове, Арман снова улыбнулся Эрику: все всё понимали. Приём - мероприятие официальное. Ну, о каком пунше может идти речь?

Арман этого и ждал. Ему нужен был спусковой крючок, чтобы расслабиться, а единственное, что могло бы сейчас позволить это сделать - выпить. Многого ему и не надо было: Готье быстро пьянел, буквально за пару глотков, возможно, в силу своего молодого возраста. И по этой же причины меры он не знал. Однако меру знал его организм: бокал, второй, приступ внезапного веселья и любви ко всему, и следом же - усталость, вялость, тошнота. Но что было, то было: парень понимал, где стоит пить сколько захочется, а где - нет.
Он услышал шутку профессора Слизнорта, точнее, её фрагмент - не смешной, хотя, возможно, целиком этот каламбур был и остроумен. Готье доброжелательно улыбнулся в сторону профессора и его излюбленных учеников.
- Ну, хорошо, - Арман прищурился, глядя Эрику прямо в глаза, - я согласен.
Они подошли к столу с пуншем, руки юноши коснулись горячего стеклянного бокала с пуншем. Он стоял, держа напиток в правой руке, и всё не решался его пригубить. Всё следил за Лоуренсом: по правилам собственного этикета Армана, сам он не должен был пить первым. Это выглядело бы некрасиво. Неправильно.
- Я с Рэйвенкло, - Готье замялся, опустил глаза в пол, потом резко отвёл их куда-то в сторону, - и на дополнительные не хожу. Хотя зельеварение люблю. Мне нравится, когда результат усилий виден через короткий промежуток времени.
Зелья, зелья, зелья... Как надоело говорить об учёбе: все только о ней и болтали; тема была вечно живой, потому что студенты постоянно изучали и пробовали новое, им всегда было что обсудить. Но... надоело.
- Когда я только приехал в Хогвартс, ещё до Распределяющей Шляпы, всерьёз хотел попасть на Гриффиндор. Но для этого нужна смелость, которой, - Арман с сожалением говорил про себя, - наделены далеко не все. Но знаете, сейчас я как нельзя доволен своим факультетом. Мы подходим друг к другу, мы приняты друг другом, - слова лились рекой и получались какими-то слишком литературными и возвышенными. Наплевать.
- Какое ваше любимое стихотворение?
Это был вопрос, который юный рэйвенкловец в последнее время задавал кому попало. И вопрос этот казался ему идеально помогающим узнать другого человека. Что скажет о вас больше, чем любимые строки, любимая книга, любимая музыкальная композиция? Ему страстно хотелось узнать, чем живёт его собеседник, а простые расспросы об увлечениях и жизни казались пустыми, наигранными, высосанными из пальца. Сам Арман, почти не колеблясь, определил свои любимые строки; для других же его вопрос был внезапным и застающим врасплох, даже для юношей и девушек с его факультета. Часто ответов не было вообще, порой они цитировали строки из детства, что тоже Арман за ответ не считал. А вот сейчас... это было интересно. Интересно.

Арман - вот беда! - пьянел быстро. Он уже почти допил стакан до дна, всего за несколько глотков - напиток был немного пряный, очень наваристый. Горло обожгло, вслед за ним - область сердца, желудок. Приятное тепло разлилось по рукам, по каждой вене, поднялось к щекам. Он полностью был поглощён этим жаром: смущение и опьянение переплелись и поднимали, кажется, температуру его, Армана, тела. Профессор Лоуренс, стоит заметить, не растерялся; это не то чтобы удивило парня, но заставило пораженно приподнять брови, а после полностью обратиться в слух. Теперь улыбка не сходила с его лица, настроение прыгнуло до небес и грозило там и остаться, находиться на приёме стало отчасти смешно, и сейчас любая, даже не самая остроумная фраза, заставила бы Армана расхохотаться, расхохотаться тем безмятежно-счастливым смехом, который бывает только у влюблённых да пьяных людей.
Стихотворение его не впечатлило, читал он в своей жизни вещи и покрасивее. А, может, просто не смог углубиться в смысл, не хотел понять его. Арман гадал, действительно ли это любимое стихотворение Лоуренса. Почему именно оно? Что он нашёл в этих строках? Всё-таки они с этим профессором были абсолютно разные, на первый взгляд - ничего общего. Да и на второй. И вот стихи это отлично иллюстрировали.
- Очень красиво, - улыбнулся Арман, когда Эрик закончил декламировать. Читал он сносно, с выражением, иногда отдельные строки трогали душу юноши, но в целом - ничего особенного. Но он не мог позволить себе сказать правду, не хотел обижать, не хотел, чтобы возникшая меж ними неловкость возросла в разы.
Что до своего любимого стихотворения, он предпочёл оставить это в тайне. По крайней мере пока. Оно было слишком личным, неподходящим для момента. А ещё Арман боялся, что Эрик попросту его не поймёт. Что может быть ужаснее, чем когда открываешь самое сокровенное и видишь совершенно отстранённый взгляд? А если ещё и недоумённый? Нет, это было выше его сил. Может быть, когда-нибудь потом.
- Ну, почему бы и не Шекспир? - лукаво улыбнулся Арман. Шекспира он терпеть не мог, слишком слащаво, слишком чувственно, ну слишком!
В разгорячённой алкоголем голове мелькнула мысль о шалости-провокации. Сейчас инстинкт самосохранения отказывал, оставалась только жажда приключений; юноша не думал о последствиях.
Арман облизнул пересохшие губы, постарался придать себе максимально серьёзный вид, и, глядя профессору прямо в глаза, начал:
- Твой нежный взор лишен игры лукавой,
Но золотит сияньем все вокруг.
Он мужествен и властью величавой
Друзей пленяет и разит подруг.
Тебя природа женщиною милой
(Господи, только бы не засмеяться!)
Задумала, но, страстью пленена,
Она меня с тобою разлучила,
(Держись, Арман!)
А женщин осчастливила она.
Там ещё несколько строк, могу продолжить, если вы.. не устали.
Рэйвенкловец закусил губу, и, ожидая реакции, смотрел на Эрика. Он ожидал чего угодно: выговора, нагоняя, последующего игнорирования, ответной вспышки юмора...

Поэты, поэты, поэты... Вечно воспевающие земную - земную! - любовь, которой неизбежно придёт конец. Арман не знал реальных историй о вечной любви. Всё дело в том, полагал он, что это не статичное чувство, а постоянно претерпевающее различные трансформации. Невозможно всё время быть на пике эмоций - сердце просто разорвётся, по этой причине влюблённость не может быть вечной; нельзя вечно любить спокойно и отчасти по-дружески. Всё приедается. Абсолютно всё. Арман анализировал те семейные пары, которые входили в круг общения его матери. Встречались разные: и те, кто уже надоел друг другу до чёртиков - так, что, когда слышал речь своего супруга, аж менялся в лице, не умея скрыть раздражение; те, кто стали добрыми друзьями - но уже были не нужны друг другу как мужчина и женщина. Так или иначе, он не верил в вечную любовь; не верил в то, что есть необходимость жить с кем-либо до конца своих дней - слишком тяжелым испытанием это представлялось ему, Арману, семнадцатилетнему, в сущности, мальчику. Что он знал о любви? В его жизни её ещё не было - не было этой выжженной земли, после которой начинаешь ценить простые человеческие радости. И, как и любой подросток, он на всё имел своё мнение, поэтому жаждал его высказать. Именно сейчас, когда был пьян, когда мог говорить и не жалеть, по крайней мере, в данную минуту, о своих словах.
- О, вы знаете продолжение... Не мог предположить. Для вас особенный Оден, а для меня - вот это шекспировское стихотворение. Его мало кто знает, слишком уж оно.. нетрадиционное, что ли. - Арман улыбнулся слегка застенчиво и сделал ещё глоток.
Эрик ему нравился. К Эрику его тянуло со страшной силой - силой, которая искала своего выхода, но Арман бы не допустил, чтобы нашла. Это было за гранью всех его фантазий, так что приходилось довольствоваться этой странной, эротической, взвинченной беседой.
- С Оденом я согласен, - Интересно, кому тут было важно мнение Армана? Уж не Одену точно. И не Эрику - так ему казалось, - Да и не считаю, что любви нет конца. Земной, по крайней мере, любви.
Он смотрел профессору Лоуренсу прямо в глаза, стараясь увидеть в них отблески чувств, давно угасших, но до сих пор ранивших сердце - они же есть у всех. Вглядывался, понимая, что зашёл слишком далеко, что забрёл туда, куда не следовало.

Профессор Лоуренс оказался на удивление толерантным. Он с достоинством снёс Шекспира, ничем не выдав ни удивления, ни стеснения, ни раздражённости, если таковую испытывал. И эта фраза "сколько человек знатоки"... В самом деле - сколько человек? Пока Арман просто жил, мечтая о девушках, ему чудилось, что все вокруг такие же: женщины ищут мужчин, мужчины - только женщин. Потом, когда он узнал, что есть влечение другого рода (спасибо Питеру) и сам испытал его, то стал пристальнее рассматривать тех, кто его окружает в Хогвартсе, в первую очередь юношей, конечно. Всматривался в глаза, жесты, вслушивался в темы для разговоров, а иногда их заводил, рассказывая о собственных выдуманных знакомых - кто-то оставался холоден, кто-то мгновенно вспыхивал яростью и нетерпимостью. Адекватных, по мнению Армана, людей было мало, но они были, что не могло не радовать, и с ними Готье стремился сблизиться, потому что видел, что они его поймут и не станут крутить пальцем у виска. С позицией Лоуренса не всё было ясно - возможно, он просто казался быть вежливым. Воспитанный он человек, преподаватель всё-таки. Убийственная вежливость. Но приходилось вести себя под стать. Вообще, Арман этим и отличался: подобно хамелеону, принимающему любой цвет, он подстраивался под стиль любой компании: был и разбитным, был серьёзным прилежным учеником, был борцом за справедливость, воевал, в общем, на всех фронтах, иногда забывая, кто он такой на самом деле, какой он есть. Сейчас тоже приходилось играть в эту игру. Арману нравилось - он не то чтобы прикидывался, просто снова был в как рыба в воде.
- В самом деле? Не встречал ни одного знатока. Может, просто не в моём возрасте... - совершенно искренне сказал Готье, ни на что не намекая. А потом сразу продолжил про любовь. - Да, можно любить, как это говорится? Не нуждаясь в ответном чувстве.
Арман ещё хотел добавить что-то вроде "И я это умею - так любить", но вовремя спохватился. Личные темы остаются личными. Никому, и уж тем более не профессору Лоуренсу.
- А после Хогвартса... - Готье замялся, потупил глаза.
Вопрос застал его врасплох, и приходилось обдумывать его прямо здесь и сейчас. Он помолчал немного, совершенно не думая о том, что минуты шли, ответа ждали. Но уж лучше затянуть паузу, чем ляпнуть какую-нибудь глупость или отшутиться.
- Не зельеваром, - он слабо улыбнулся, - Не мракоборцем. Мне, по правде говоря, очень нравится рисовать. Вот и буду рисовать - это я умею и люблю.
Обезоруживающая искренность. Но врать Арман не любил.

Арман уже давно перестал пить пунш - чувствовал, что уже хватит, но бокал из рук не выпускал. Он был ещё наполовину полон (а для Армана - наполовину пуст), изредка, что-то говоря или слушая, юноша поднимал его, как если бы хотел сделать глоток - и снова опускал, иногда подносил к лицу, чтобы вдохнуть аромат. Нервничал. Казалось, пуншем пропахло всё вокруг, сам воздух, все предметы интерьера, его собственные руки, мантия, и, вероятно, даже кожа и волосы профессора. На самом деле это было банальное опьянение по всему телу - можно сказать, что пунш был у Армана везде: щекотал горло, бурлил в желудке, остался запахом в носу.
Они стояли и говорили про любовь. В такое время, в этой общей мясорубке - и про любовь. Действительно, когда же приоткрыться и пообсуждать что-то по-настоящему нужное и светлое, если не сейчас? Тем более, поговорить со взрослым (так Арману казалось) и интересным человеком - одно удовольствие. Сам вечер превращался в сплошное блаженство.
"Интересно.." - подумал Готье, слушая Лоуренса, а затем сказал уже вслух:
- Я бы сказал... - он сделал паузу, подбирая слова, - что в природе у человека заложено просто действовать. Невозможно оставаться на месте. Хотя, любовь - это тоже действие.
А вот про рисунки Арман поговорить любил, но показывать их - не очень.
- Рисунки.. - он машинально провёл рукой по мантии в районе бёдер, - Эх, жалко, они остались в спальне. Я в основном рисую людей. Как могу, но это мне нравится. - он вспомнил Питера и всех тех, дорогих его сердцу персонажей, кого зарисовывал в разные периоды жизни. - Рисую тех, кто нравится, кто оставил след в моей жизни, чьё лицо покажется интересным - иногда это могут быть просто прохожие с улицы. Или некоторые студенты из замка - порой встречаю такое сочетание, что глаз не могу отвести. Кому-то показываю, что получилось, кто-то даже не догадывается, что навеки запечатлён в моём альбоме... - теперь слова лились рекой, ничто, казалось, не могло заставить Армана прервать свой восхищённый монолог, - Бывает, рисую преподавателей. - Готье ненадолго замолчал. Кое-что ему пришло в голову только сейчас, он произнёс это с тихим удивлением, - Зато, вот только теперь понял... Себя я не рисовал ни разу.

Отредактировано Arman Gautier (2018-08-30 21:09:12)

Армана начинало слегка подташнивать. Веселье уступило место усталому спокойствию и тишине. Всё, ни бокала больше - к счастью, тот был полностью осушен, и теперь с лёгкой совестью можно было его отставить в сторону. Мир за секунду потерял все привлекательные краски, свет померк.
"Алкоголь, подобно дементору, выкачивает из нас силы. Правда, сначала добавляет в избытке", - пронеслось в голове у Армана. Мысль была медленной, вязкой, тёплой. Она появилась, чтобы тут же исчезнуть без следа, чтобы забыли о том, что она вообще была.
- Кажется. - кивнул молодой человек, устало глядя на Лоуренса, - Но я бы воспользовался фотографией. Она не столь субъективна.
Арман тоже задумался над словами профессора: какой он был в двадцать? Должно быть, с тех пор Эрик не особо изменился. Юноша скользил взглядом по лицу мужчины, раздумывая, что, должно быть, тогда и в глазах была такая же живость, некоторые морщинки, возможно, только наклёвывались. Да уж, вряд ли он изменился. А вот какой будет в сорок... Арман не раз задумывался о том, что будет с его собственной внешностью ближе к жизненному экватору. То, что он видел вокруг, пугало. Лицо начинало стремительно уплывать вниз, щёки, подбородок, глаза, напротив, западали и обрамлялась нездоровыми тёмными кругами. А сколько представителей сильного пола лысело... От этого в дрожь бросало. Арман ведь видел фотографии: когда-то очень видные, красивые люди. Он, ревностно оберегающий свою молодость и красоту, страшно не хотел стареть и умирать. Не хотел хоть сколько-нибудь изменяться. Такое глупое, материалистичное желание.
- Примерно столько же, сколько выполнение домашнего задания по зельеварению, - улыбнулся Арман. Пусть как хочет, так и понимает.
Потом юноша - а терять ему было уже совсем нечего - хотелось только скорее вернуться в спальню и провалиться в забытье, как спят наркоманы да алкоголики, добавил, глядя на людей, болтающих в отдалении:
- Да я бы и вас нарисовал. Примерно за час.
"Но..." - с сожалением подумал он, - "Но никогда этому не бывать. Увы. Ах".